Без песен и слез, в духоте городской,
Роптать и молиться не смея,
Живу я в гареме, продажной рабой
У жен мусульманского бея.
Одна говорит: «Ну, рассказывай мне,
Как ваше селенье горело;
И выл ли твой муж, пригвожденный к стене,
Как жгли его белое тело»…
Другая, смеясь, говорит мне: «Ну да,
Недаром тебя пощадили: —
Наш бей, уж, конечно, был первым, когда
Твою красоту обнажили»…
— «Ну, что ж?» — нараспев третья мне говорит,
Держа над лицом опахало, —
«Хоть резать детей нам коран не велит…
Но — ты ли одна пострадала?!..»
И злятся, что я так скупа на слова,
Внимая речам безучастным…
Глаза мои сухи, — в огне голова,
Всё небо мне кажется красным: —
Как будто сады, минарет и дома
В кровавом стоят освещеньи…
В глазах ли обман, иль схожу я с ума, —
Иль это предчувствие мщенья!
Навеки тот душу отравит свою
Стыдом или жаждою битвы,
Кто в страшную душу заглянет мою
В часы безнадежной молитвы.
Приди же, спаситель! — бери города,
Где слышится крик муэзина,
И пусть в их дыму я задохнусь тогда
В надежде на Божьего Сына!..
