I
В Америке
 сорок годов назад,
 когда в России
 еще не светало,
 уже яснели
 рабочие глаза
 на жирную
 власть капитала.
 В штате Техасе
 и в штате Миссури,
 там, где уголь,
 нефть и руда,
 глухо копились
 рабочие бури
 в Американской
 Федерации труда.
 Раньше,
 с буржуем боясь задираться, —
 с зари до зари
 работал бедняк.
 Но вот,
 решил Совет Федерации:
 восемь часов
 рабочего дня!
 Новым порядком
 старый ломая,
 чтоб право на отдых
 добыть труду,
 решили бороться с первого мая
 в восемьдесят шестом году.
 Хозяевам
 внове такая отвага;
 стремясь забастовку
 сломить вконец,
 против рабочих
 ими в Чикаго
 были пущены штык и свинец.
 Тогда-то,
 запомнив кровавую баню,
 узнавши,
 как пули
 звенят и свистят,
 рабочие
 снова
 без колебанья
 за павших
 поднялись
 два года спустя.
 Их масса
 меньше уже слоится,
 гудки к забастовке
 дружнее гудут:
 назначил стачку
 конгресс в Сан-Луи́се
 на 1-е мая
 в 90-м году.
 Хоть это и было
 событием местным,
 волненье рабочих
 росло и росло,
 и стало
 далёко повсюду известным,
 и красным
 сделалось
 это число.
 Из штата в штат
 его переносят
 сутулые плечи
 борьбы и труда, —
 и вот —
 и в Детройте
 и в Иллинойсе
 сгасают мартены,
 молчат привода.
II
В Париже
 за год до этого срока
 был созван
 международный конгресс.
 В нем —
 гнева рабочего
 будущий рокот,
 он —
 бури грядущей
 дыханьем согрет.
 Здесь классовый разум
 взвивал
 свое пламя,
 пути освещая
 великой вражде:
 на нем —
 знаменитейшими умами
 представлены силы
 тогдашних вождей:
 Из Франции —
 Гэд;
 от Германии —
 Бебель;
 от Австрии —
 Адлер;
 суровая рать;
 и наши
 российские
 топи да степи
 Плеханов с Лавровым
 пришли представлять.
 И по предложенью
 француза Ляви́ня,
 чтоб воля трудящихся
 стала видней,
 Конгресс
 постановление принял
 о международном
 рабочем дне.
 А так как сказано
 было выше,
 что к 1-му мая
 призвал Сан-Луи́с, —
 решили,
 чтоб всюду рабочий вышел
 в тот день
 демонстрировать
 силы свои.
 Француз Трессо́
 сказал, что постольку
 манифестации
 хороши,
 поскольку
 всеобщая забастовка
 мир
 буржуазии
 устрашит.
 И вот,
 когда — казалось бы — вспыхнет
 в рукоплесканиях
 бурных зал,
 от Германии
 Вильгельм Либкнехт
 вышел
 и слово «против»
 взял.
 Он — был против
 немедленных действий,
 против
 возможности их провести.
 Так
 на заре партийного детства
 порыв борьбы
 осторожно стих.
 Либкнехт искренне
 предан долгу,
 давит собрание
 доводов пресс,
 и —
 всеобщую забастовку
 большинством
 отвергает конгресс.
III
Красный флаг
 над миром вздымая,
 свежий ветер
 повсюду струя,
 все же роди́лось
 Первое Мая —
 праздник рабочих
 во всех краях.
 Но —
 постановленье конгресса —
 как над ним головы ни ломай, —
 отвергнувши стачку,
 лишило веса
 в первые годы
 Рабочий Май.
 Ему суждено
 еще долго остаться
 мирной маевкою
 у леска…
 Но даже и этаких
 манифестаций
 мир буржуазный
 не допускал.
 Везде шуцмана,
 жандармы,
 констэбли,
 рабочих
 расстроив,
 сквозь ряды
 бегущие толпы
 косили, как стебли,
 чтоб после
 над ними ж
 строить суды.
 В Европе
 в течение первых лет
 кой где лишь
 гремят первомайские
 песни.
 В Германии —
 праздник сведен на нет:
 на то воскресенье,
 празднуй «воскресник».
 Чтобы
 не прерывать на богатых работ,
 чтоб
 не дремало в котлах кипенье,
 переносят
 от сред и суббот
 1-е мая на воскресенье.
 В Англии
 действуют
 доводы те же:
 нельзя допускать
 рабочий прогул,
 праздник рабочий
 и здесь обезврежен
 на радость
 классовому врагу.
 И только по Австрии
 волнами стачек
 рабочий протест
 разливался горячий.
 Вот он —
 первого мая исход:
 Первое Мая
 в первый год.
IV
Теперь посмотрим —
 что было в России.
 Еще не проснулся
 огромный край,
 в нем
 рабочий
 еще бессилен
 и так же бессилен
 1-й Май.
 Но, как ни крепко
 жандармы держали
 Россию
 под властью слепой и тупой,
 лозунг
 «долой самодержавье»
 взлетает вскоре
 над майской толпой.
 И чем в России
 мрачней и беднее,
 чем больше
 смяли
 рабочих права —
 тем чаще
 горят и трепещут над нею
 в процессиях майских
 эти слова.
 И вот в девятьсотом,
 вспыхнувши ярко,
 казацкою лавою
 окаймлен,
 встает
 железнодорожный Харьков,
 из красных рубашек
 наделав знамен.
 За первою вспышкой —
 вторая и третья.
 Тифлис и Варшава,
 Минск,
 Батум.
 Ими
 Россия готовилась встретить
 славные битвы
 в пятом году.
 Год
 незабываемый этот
 рабочим запомнился
 хорошо…
 И говор про русский
 действенный метод
 майской грозой
 по Европе прошел.
 И
 хотя во 2-м Интернационале
 «покорность судьбе»
 была привита —
 станки
 мертво̀ по заводам стояли,
 и красный флаг
 в городах трепетал.
V
С годами
 крепла
 закалка суровая,
 окончены дни
 страды боевой.
 Теперь,
 у леса
 полян не своровывая,
 открыто празднуем
 праздник свой.
 Но, выйдя на улицу,
 мы вспоминаем,
 что чем рабочих
 ряды тесней,
 чем больше их сдвинуто
 Первым маем,
 тем ближе
 планета
 к рабочей весне.
 Напрасны
 в Европе
 цепи тугие,
 напрасны
 крепкие двери тюрьмы:
 мы знаем,
 сделают то же другие
 в каждой стране,
 что сделали мы.
 Пусть пролетарии,
 в майском потоке,
 в общем движеньи
 силу растя,
 припоминают,
 что здесь,
 на востоке,
 вместе шагают
 Май и Октябрь.
VI
Четок их шаг
 и песня вольна —
 слушай ее,
 за страною страна,
 Жуликам наций
 разнообразных
 не по душе
 пролетарский праздник.
 Для жен их пудреных,
 одеколонных —
 мало поэзии
 в наших колоннах.
 Но, плечи сомкнув,
 за рядом ряд —
 идет к победе
 пролетариат.
 Нэпманы смотрят —
 щурятся еле:
 «Эти процессии
 нам надоели,
 как в позапрошлом
 и прошлом
 годе,
 ходят,
 глазами мозоля,
 и ходят».
 Мимо их злобы,
 за рядом ряд —
 идет к победе
 пролетариат.
 Графы,
 маркизы,
 бароны,
 синьоры,
 скройтесь скорее
 в семейные норы!
 К яркому солнцу
 зрачки ваши слабы,
 ниже надвиньте
 цилиндры
 и шляпы.
 Полымем вея,
 за рядом ряд —
 идет к победе
 пролетариат.
 Лица заройте
 в квартирные плюши,
 уши
 заткните
 плотнее и глуше!
 Чтоб
 ни одной не осталось
 щѐли —
 окна пускай
 занавесит челядь.
 В ногу шагая,
 за рядом ряд,
 идет к победе
 пролетариат.
 Слушайте, лорды,
 банкиры,
 синьоры!
 Вам не в помощь
 замки́ и затворы.
 В сейфы запретесь
 тройными ключами —
 солнце прощупает
 сейфы лучами.
 Слишком упорно,
 за рядом ряд —
 идет к победе
 пролетариат.
 Этот затвор
 не надежен,
 не крепок;
 лучшая крепость —
 в фамильных склепах.
 Там, превращаясь
 в пепел и в плесень,
 этих
 вы не услышите
 песен.
 Там не слыхать,
 как
 за рядом ряд
 идет к победе
 пролетариат.
 Там,
 средь могильного
 тлена и праха,
 успокоенье —
 от злобы и страха.
 Можно грозиться,
 челюсть ощерив:
 солнце
 не тронет
 оскаленный череп.
 Вас,
 отошедших
 в наследное лоно,
 майская
 даже не вспомнит колонна.
 Путь свой наметив,
 за рядом ряд —
 движется дальше
 пролетариат.
 Ты же,
 земля заалевшая,
 здравствуй,
 здравствуй
 и властвуй!
 Жги границы
 стран и наций,
 огонь демонстраций.
 Выше краснейте,
 лучи и знамена,
 вал повернувши
 многоремённый.
 Год за годом,
 за рядом ряд —
 шествуй,
 победный
 пролетариат!

