Я два месяца шатался по природе,
чтоб смотреть цветы и звезд огнишки.
Таковых не видел.
Вся природа вроде телефонной книжки.
Везде — у скал, на массивном грузе
Кавказа и Крыма скалоликого,
на стенах уборных, на небе, на пузе
лошади Петра Великого,
от пыли дорожной до гор, где грозы
гремят, грома потрясав,-
везде отрывки стихов и прозы,
фамилии и адреса.
«Здесь были Соня и Ваня Хайлов.
Семейство ело и отдыхало».
«Коля и Зина соединили души».
Стрела и сердце в виде груши.
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Комсомолец Петр Парулайтис».
«Мусью Гога, парикмахер из Таганрога».
На кипарисе, стоящем века,
весь алфавит: а б в г д е ж з к.
А у этого от лазанья талант иссяк.
Превыше орлиных зон
просто и мило: «Исак Лебензон».
Особенно людей винить не будем.
Таким нельзя без фамилий и дат!
Всю жизнь канцелярствовали, привыкли люди.
Они и на скалу глядят, как на мандат.
Такому, глядящему за чаем с балконца
как солнце садится в чаще,
ни восход, ни закат, а даже солнце —
входящее и исходящее.
Эх! Поставь меня часок на место Рыкова,
я б к весне декрет железный выковал:
«По фамилиям на стволах и скалах
узнать подписавшихся малых.
Каждому в лапки
дать по тряпке.
За спину ведра —
и марш бодро!
Подписавшимся и Колям и Зинам
собственные имена стирать бензином.
А чтоб энергия не пропадала даром,
кстати и Ай-Петри почистить скипидаром.
А кто до того к подписям привык,
что снова к скале полез,-
у этого навсегда закрывается лик- без».
Под декретом подпись и росчерк броский —
Владимир Маяковский.
