Как днище бочки,
 правильным диском
 стояла
 луна
 над дворцом Ливадийским.
 Взошла над землей
 и пошла заливать ее,
 и льется на море,
 на мир,
 на Ливадию.
 В царевых дворцах —
 мужики-санаторники.
 Луна, как дура,
 почти в исступлении,
 глядят
 глаза
 блинорожия плоского
 в афишу на стенах дворца:
 «Во вторник
 выступление
 товарища Маяковского».
 Сам самодержец,
 здесь же,
 рядом,
 гонял по залам
 и по биллиардам.
 И вот,
 где Романов
 дулся с маркёрами,
 шары
 ложа́
 под свитское ржание,
 читаю я
 крестьянам
 о форме
 стихов —
 и о содержании.
 Звонок.
 Луна
 отодвинулась тусклая,
 и я,
 в электричестве,
 стою на эстраде.
 Сидят предо мною
 рязанские,
 тульские,
 почесывают бороды русские,
 ерошат пальцами
 русые пряди,
 Их лица ясны,
 яснее, чем блюдце,
 где надо — хмуреют,
 где надо —
 смеются.
 Пусть тот,
 кто Советам
 не знает це́ну,
 со мною станет
 от радости пьяным:
 где можно
 еще
 читать во дворце —
 что?
 Стихи!
 Кому?
 Крестьянам!
 Такую страну
 и сравнивать не с чем, —
 где еще
 мыслимы
 подобные вещи?!
 И думаю я
 обо всем,
 как о чуде.
 Такое настало,
 а что еще будет!
 Вижу:
 выходят
 после лекции
 два мужика
 слоновьей комплекции.
 Уселись
 вдвоем
 под стеклянный шар,
 и первый
 второму
 заметил:
 — Мишка,
 оченно хороша —
 эта
 последняя
 была рифмишка. —
 И долго еще
 гудят ливадийцы
 на желтых дорожках,
 у синей водицы.
Владимир Маяковский — Чудеса: Стих
> 

