Вокзал оцепенел,
 онемевает док.
 Посты полиции,
 заводчикам в угоду.
 От каждой буквы
 замиранья холодок,
 как в первый день
 семнадцатого года.
 Радио
 стальные шеи своротили.
 Слушают.
 Слушают,
 что́ из-за Ламанша.
 Сломят?
 Сдадут?
 Предадут?
 Или
 красным флагом нам замашут?
 Слышу.
 Слышу
 грузовозов храп…
 Лязг оружия…
 Цоканье шпор…
 Это в док
 идут штрейкбрехера.
 Море,
 им в морду
 выплесни шторм!
 Слышу,
 шлепает дворцовая челядь.
 К Болдуину,
 не вяжущему лык,
 сэр Макдональд
 пошел церетелить.
 Молния,
 прибей соглашательский язык!
 Слышу —
 плач промелькнул мелько́м.
 Нечего есть.
 И нечего хлебать.
 Туман,
 к забастовщикам
 теки молоком!
 Камни,
 обратитесь в румяные хлеба!
 Радио стало.
 Забастовала высь.
 Пусто, —
 ни слова, —
 тишь да гладь.
 Земля,
 не гони!
 Земля, — остановись!
 Дай удержаться,
 дай устоять.
 Чтоб выйти
 вам
 из соглашательской опеки,
 чтоб вам
 гореть,
 а не мерцать —
 вам наш привет
 и наши копейки,
 наши руки
 и наши сердца.
 Нам
 чужды
 политиков шарады, —
 большевикам
 не надо аллегорий.
 Ваша радость —
 наша радость,
 боль —
 это наша боль
 и горе.
 Мне бы
 сейчас
 да птичью должность.
 Я бы в Лондон.
 Целые пять,
 пять миллионов
 — простите за восторженность! —
 взял бы,
 обнял
 и стал целовать.
Владимир Маяковский — Английскому рабочему: Стих
> 


