Мой город был мне в раннем детстве явлен:
 Владимирская, Рынок и Вокзал.
 Но Гоголь… Достоевский… но Голявкин…
 и Глеб Горбовский что-то подсказал.
 Их было двое: “Глеб-и-Гриб”. Но “Гриба”
 (так дочка говорила: “Глеб-и-Гриб” —
 дети умеют и без грубых рифм
 творить куски поэзии) — но Гриба,
 за то, что жить не соглашался криво,
 бескомпромиссен был и горделив,
 который год терзает хищный гриф…
 А Глеб ютится в крошечной каморке.
 Он стену прошибает головой.
 Он в ледовитом городе — как в морге
 случайно оказавшийся живой.
 Да, мы сопротивлялись и боролись.
 Не много могут слово или стих.
 И мы не растопили вечный полюс,
 как и пророчил мрачный тот старик.
 Но в рассыпающемся Петербурге,
 как прах камней, как дерева труха,
 хранится, будто в погребальной урне,
 плоть тлеющая прозы и стиха.
Владимир Британишский — Мой город был мне в раннем детстве явлен: Стих
> 

