Он — творец и создатель вон той колокольни Владимирской,
Мариинской больницы (где мама потом умерла)
и Дворца Пионеров, куда из опеки родительской
под опеку Поэзии я убегал дотемна.
И вот этого здания — после войны там был госпиталь,
а потом там Публичка устроила свой филиал
и читальные залы для школьников…
Все это создал он —
для меня и для всех, кто здесь жил или хоть побывал.
Вот смотрю на него, страхолюдного, тяжелорожего,
с этим носом чудовищным (хватит и на четверых!),
и никак, ну, никак ничего не найду в нем похожего
на чарующий облик всего, что построил старик.
Как рождаться могли у мордастого, у толстопузого
эта музыка, эта поэзия, сны наяву.
Ибо зодчество — это ж поэзия, это же музыка,
он-то знал, он-то слышал, мы ныне внимаем ему.
Как же, богом обиженный, жил этот мастер божественный?
Как же он не озлобился, душу свою уберег?
С этим мордоворотом как мог он приблизиться к женщине?
Рассуждать о Прекрасном как мог он, такой носорог?
И не стыдно ль Тому, чья рука ему внешность изладила!
Он-то строил изящно и тщательно и хорошо.
Он, творец и создатель, был выше Творца и Создателя,
так его изуродовавшего ни за что ни про что!
