Градоначальники города Глупова
длинной чредою, друг друга сменяя,
движутся, как карнавальные пугала,
на всенародное их осмеянье.
Сколько их тут! Великаны и карлики,
тучный и тощий, урод и болванчик…
Где мы? В кунсткамере? Или на ярмарке,
где их показывает балаганщик?
То ли страшилища? То ли посмешища?
В масленичном маскараде? В кошмаре?..
Русь монархическая и помещичья
кажет свои богомерзкие хари.
Замухоморенный лес мифологии
их породил? Этот лес худородный,
где замуравели и заколодели
к будущему все пути и дороги?
Где, на корягу присев иль на камушек,
в чаще чудовищного чертолесья
Баба Яга пожирает Иванушек
вот уж которое тысячелетье?
Где на заросшей бурьяном обочине
жизни, грохочущей паровиками,
в царской, боярской, помещичьей вотчине
горбится чернь. Как всегда. Как веками.
Чернь, что мордована, пугана, пытана
и заморочена так, что готова
в звере узреть генерала Топтыгина
и убежать, оробев, от такого.
Царь, губернаторы и городничие,
частные приставы, городовые —
многоголовые Змеи Горынычи.
Где ж богатырь? Ни Ильи, ни Добрыни.
Люди, прозрейте! Неужто и нынешний
день не подарит вам ясного зренья?
Люди! Чудовищный мир этот — вымерший!
Тень! Невещественное наважденье!
Вымерший он! Он лишь тужится, силится
быть. Он давно уж безжизнен, как призрак:
призрак царя ли Ивана Васильича
или того, кто казнил декабристов,
Пушкина мучил, сослал Петрашевского
и лютовал над страною лет тридцать…
Ох, эта непроходящесть прошедшего,
цепкость его и зубастость и хитрость!
