Давно сроднив с судьбой моей печальной
Поэзии заносчивую блажь,
Всегда был рад свой стих многострадальной
Вам посвящать усердный чтитель ваш.
И признаюсь: я был не бескорыстен; —
Тут был расчет: я этим украшал
Непышный склад мной выраженных истин,
И, славя вас, себя я возвышал.
Что та, кого я славил, не уронит
Моей мечты, — я в том был убежден,
И как поэт всегда был вами понят
И тем всегда с избытком награждён.
Да! И на ту, кому самолюбиво
Часть лучших дум моих посвящена,
Всегда могу я указать нелживо
и с гордостью воскликнуть: вот она!
Достоинство умел я без ошибки
В вас ценить, — к кому ж — сказать ли? — да!
Умел ценить и прелесть той улыбки,
Что с ваших уст слетала иногда.
И голосу сознания послушен,
Я чту в себе сан вашего певца.
Скажу при всех: я к вам неравнодушен
И был, и есмь, и буду до конца.
Не льщу себе: могу ли тут не видеть,
Что я стою со всеми наравне?
Вас любят все. Холодностью обидеть
Вас можно ли?.. Но нет… хотелось мне
Не то сказать… С вниманьем постоянным
Вам преданный и ныне так, как встарь,
Проникнут я вам чувством безымянным,
И потому не вставленный в словарь.
О нём молчать я мог бы… но к чему же
То чувство мне, как плод запретный, крыть,
Когда при всех, и при ревнивом муже,
О нём могу я смело говорить?
Оно не так бессмысленно, как служба
Поклонников, ласкателей, рабов;
Оно не так бестрепетно, как дружба;
Оно не так опасно, как любовь.
Оно милей и братского сближенья
И уз родства, заложенных в крови;
Оно теплей, нежнее уваженья
И — может быть — возвышенней любви.
