Жаль, такая милая, а туда же, где таких берут, их же нет в продаже; по
большому счету, не люди даже, а научные образцы. Может только петь об
Армагеддоне, о своем прекрасном царе Гвидоне, эти маленькие ладони,
выступающие резцы.
Может только петь, отбывать повинность, так, как будто кто-то все ребра
вынес, горлово и медленно, как тувинец, или горец, или казах.
У того, кто слушает больше суток, потихоньку сходит на нет рассудок, и
глаза в полопавшихся сосудах, и края рукавов в слезах.
Моя скоба, сдоба, моя зазноба, мальчик, продирающий до озноба, я не
докричусь до тебя до сноба, я же голос себе сорву. Я тут корчусь в
запахе тьмы и прели, мой любимый мальчик рожден в апреле, он
разулыбался, и все смотрели, как я падаю на траву.
Этот дробный смех, этот прищур бл*дский, он всегда затискан, всегда
обласкан, так и тянет крепко вцепиться в лацкан и со зла прокусить губу.
Он растравит, сам того не желая, как шальная женушка Менелая, я дурная,
взорванная и злая, прямо вены кипят на лбу.
Низкий пояс джинсов, рубашки вырез, он мальчишка, он до конца не вырос,
он внезапный, мощный, смертельный вирус, лихорадящая пыльца; он целует
влажно, смеется южно, я шучу так плоско и так натужно, мне совсем,
совсем ничего не нужно, кроме этого наглеца.
Как же тут не вешаться от тоски, ну, он же ведь не чувствует, как я
стыну, как ищу у бара родную спину, он же здесь, у меня чутье;
прикоснись к нему, и немеет кожа; но Господь, несбычи мои итожа,
поджимает губы – и этот тоже. Тоже, девочка, не твое.
(5 оценок, среднее: 4,60 из 5)