I
 Муза в измятом венке, богиня, забытая миром!
 Я один из немногих, кто верен прежним кумирам;
 В храме оставленном есть несказанная прелесть, — и ныне
 Я приношу фимиам к алтарю забытой святыни.
 Словно поблеклые листья под дерзкой ласкою ветра,
 Робко трепещут слова в дыхании древнего метра,
 Словно путницы-сестры, уставши на долгой дороге,
 Рифма склоняется к рифме в стыдливо смутной тревоге,
 Что-то странное дышит в звуках античных гармоний —
 Это месяц зажегся на бледно-ночном небосклоне.
 Месяц! Мой друг неизменный! В твоем томительном свете
 Тихо катилися ночи и прошлых, далеких столетий.
 То, что для нас погасло, что взято безмолвной могилой,
 То для тебя когда-то юным и родственным было.
 Февраль 1897
 II
 О, двойственность природы и искусства!
 Весь зримый мир — последнее звено
 Преемственных бессильных отражений.
 И лишь мечта ведет нас в мир иной,
 В мир Истины, где сущности видений.
 Но и мечта покорна праху: ей
 Приходится носить одежду праха.
 Постичь ее вне формы мы не можем…
Валерий Брюсов — Вступления к поэме «Атлантида»: Стих
> 

