«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим, смеемся:
— Мол, что нас?
— Мол, что нам?!
— Ложитесь!— нам закричал Борейша,
Военюрист, сосед по вагону.
Почти два года прошло
С тех пор, как
Узнали мы пороха запах прогорклый.
И смерти в сугробах зыбучих и сизых
Узнали впервые свистящую близость.
С тех пор как учились
В штыки подниматься
И залпами резать
Бессонный рассвет…
Мы вернулись домой,
Повзрослев на пятнадцать
Прижимисто прожитых
Лет.
Гадали — теперь, мол, ничем не поправить,
Решали — на лыжном, на валком ходу
Мы ее второпях обронили на Ярви
В этом году.
Но юность, горевшая полным накалом,
Радугой билась о грани бокалов
И в нескончаемом споре ночном
Снова вздымала на щит: «Нипочем!»
Снова на зависть слабым и старым
Сорванной лентой смеялась над стартом
И, жизнь по задуманной мерке кроя,
Брала за рукав и тянула в края,
Где солнце вполнеба,
Где воздух как брага,
Где врезались в солнце
Зубцы Карадага,
Где море легендой Гомеровой брошено
Ковром киммерийским
У дома Волошина.
Через полгода те, кто знал нас в шинелях,
Встречаясь с нами, глазам не верили:
Неужто, мол, с ними, с юнцами, в метелях
От бою к бою мы версты мерили?
Суровость с плеч, как шинель, снята,
И голос не тот, и походка не та,
Только синий взгляд потемнеет вдруг,
Лишь напомнит юнцу визг свинцовых вьюг.
«Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим притихнув:
Слишком многое
На память пришло
Под свист режущий
Пуль ураганных
У края дороги.
И если бы кто заглянул нам в лица,
По фамилии б назвал,
Не решившись по имени:
— Товарищ такой-то,
Не с вами ли именно
Случилось
Из финского тыла пробиться?!
