У тебя на каждый вечер
 Хватит сказок и вранья,
 Ты упрятала увечье
 В рваной шубе воронья.
 Твой обоз, груженный стужей,
 Растерял колокола,
 Под одежею дерюжьей
 Ты согреться не могла.
 Все ж в подъездах у гостиниц
 Вновь, как триста лет назад,
 Кажешь розовый мизинец
 И ледяный синий взгляд.
 Сохранился твой народец,
 Но теперь уж ты вовек
 У скуластых богородиц
 Не поднимешь птичьих век.
 Ночи глухи, песни глухи —
 Сколь у бога немоты!
 По церквам твоим старухи
 Чертят в воздухе кресты.
 Полно, полно,
 Ты не та ли,
 Что рвала куниц с плеча
 Так, что гаснула свеча,
 Бочки по полу катались,
 До упаду хохоча?
 Как пила из бочек пиво?
 На пиру в ладоши била?
 И грозилась — не затронь?
 И куда девалась сила —
 Юродивый твой огонь?
 Расскажи сегодня ладом,
 Почему конец твой лют?
 Почему, дыша на ладан,
 В погребах с мышами рядом
 Мастера твои живут?
 Погляди, какая малость
 От богатств твоих осталась:
 Красный отсвет от пожара,
 Да на птичьих лапах мост,
 Да павлиний в окнах яро
 Крупной розой тканый хвост.
 Но боюсь, что в этих кручах,
 В этих горестях со зла
 Ты вдобавок нам смогла
 Мертвые с возов скрипучих
 Грудой вывалить тела.
 Нет, не скроешь, — их немало!
 Ведь подумать — средь снегов
 Сколько все-таки пропало
 И лаптей и сапогов!
 И пойдут, шатаясь, мимо
 От зари и дотемна…
 Сразу станет нелюдима
 От таких людей страна.
 Оттого твой бог овечий,
 Бог пропажи и вранья,
 Прячет смертные увечья
 В рваной шубе воронья.
Павел Васильев — Старая Москва: Стих
> 

