Здесь, где Вы так и не побывали, Доналд,
 в этой стране,
 которую Вы так любили
 и от которой у нас
 ноет уже не сердце, а что-то попроще,
 в нашей невыносимой стране
 я вспоминаю Ваш дом
 на Общей Лужайке,
 простой и достойный дом рабочего человека
 и Дороти с чаем на подносе
 и светлую Вашу кончину.
Святая Русь, Вы говорили,
 Китежский град,
 где Преподобный делит хлеб с медведем,
 где пасхальный Серафим
 говорит: Здравствуй, радость моя!
 и от его улыбки
 загорается звездами дневное небо,
 где каторжные молятся за своих конвойных…
Теперь, быть может, они Вас встречают, Доналд:
 как же они не встретят того, кто так им поверил,
 Серафим и Преподобный и те, с Колымы и Магадана,
 чьи имена неизвестны и чьи лица,
 как Вы говорили,
 сложатся в лик Святого Духа.
Доналд,
 сердце мое жестоко,
 как земля, по которой прокатили тяжелые танки,
 если что на такой взойдет, то не скоро,
 лет через двести.
Ваши слова
 о том,
 что всё устремляется к неотвратимому миру,
 как река к океану,
 что всё
 изменится и простится,
 впадая в общую неизмеримую воду,
 в бездну милосердия,
 о которой мы знаем, –
Ваши слова не проникнут в него глубоко.
 Убитой земле
 нечем принять и выхаживать семя.
Вот некрасивое страданье,
 о котором Вы спрашивали меня
 с прямотой человека, привыкшего молиться.
 Не зло, не обида, Доналд,
 это всё довольно легко проходит…
Но здесь
 нашей поздней ненастной осенью,
 исполненной жалости и согласья,
 безумной жалости и безумного согласья,
 я вспоминаю Вас
 и на другом языке Вашим голосом произносимое слышу
 о пасхальном Серафиме,
 о Преподобном и его медведе,
 о соловецкой молитве,
 о шумящей, как северное море,
 бездне милосердия.


 (4 оценок, среднее: 4,00 из 5)
 (4 оценок, среднее: 4,00 из 5)