Недавний гражданин дряхлеющей Москвы,
О друг наш Лонгинов, покинувший — увы! —
Бассейной улицы приют уединенный,
И Невский, и Пассаж, и Клуба кров священный,
Где Анненков, чужим наполненный вином,
Пред братцем весело виляет животом;
Где, не предчувствуя насмешливых куплетов,
Недолго процветал строптивый Арапетов;
Где, дерзок и красив, и низок, как лакей,
Глядится в зеркала Михайла Кочубей;
Где пред Авдулиным, играющим зубами,
Вращает Мухортов лазурными зрачками;
Где, о политике с азартом говоря,
Ты Виртембергского пугал секретаря
И не давал ему в часы отдохновенья
Предаться сладкому труду пищеваренья!
Ужель, о Лонгинов, ты кинул нас навек,
Любезнейший поэт и редкий человек?
Не ожидали мы такого небреженья…
Немало мы к тебе питали уваженья!
Иль ты подумать мог, что мы забыть могли
Того, кем Егунов был стерт с лица земли,
Кто немцев ел живьем, как истый сын России,
Хотинского предал его родной стихии,
Того, кто предсказал Мильгофера судьбу,
Кто сукиных сынов тревожил и в гробу,
Того, кто, наконец, — о подвиг незабвенный! —
Поймал на жирный хвост весь причет
Наш священный?..
Созданье дивное! Ни времени рука,
Ни зависть хищная лаврового венка
С певца Пихатия до той поры не сдернет,
Пока последний поп в последний раз не…!
И что же! Нет тебя меж нами, милый друг!
И даже — верить ли? — ты ныне свой досуг
Меж недостойными безумно убиваешь!
В купальне без штанов с утра ты заседаешь;
Кругом тебя сидят нагие шулера,
Пред вами водки штоф, селедка и икра.
Вы пьете, плещетесь — и пьете вновь до рвоты.
Какие слышатся меж вами анекдоты!
Какой у вас идет постыдный разговор!
И если временем пускаешься ты в спор,
То подкрепляешь речь не доводом ученым,
. . . . . . . . . . . . . . .
Какое зрелище! Но будущность твоя
Еще ужаснее! Так, вижу, вижу я:
В газетной комнате, за «Северной пчелою»,
С разбухшим животом, с отвислою губою,
В кругу обжорливых и вялых стариков,
Тупых политиков и битых игроков,
Сидишь ты — то икнешь, то поглядишь сонливо.
«Эй, Вася! трубочку!» — проговоришь лениво…
И тычет в рот тебе он мокрым янтарем,
Не обтерев его пристойно обшлагом.
Куря и нюхая, потея и вздыхая,
Вечерней трапезы уныло поджидая,
То в карты глянешь ты задорным игрокам,
То Петербург ругнешь — за что, не зная сам;
А там, за ужином, засядешь в колымагу —
И повлекут домой две клячи холостягу —
Домой, где всюду пыль, нечистота и мрак
И ходит между книг хозяином прусак.
И счастие еще, когда не встретит грубо
Пришельца позднего из Английского клуба
Лихая бабища — ни девка, ни жена!
Что ж тут хорошего? Ужели не страшна,
О друг наш Лонгинов, такая перспектива?
Опомнись, возвратись! Разумно и счастливо
С тобою заживем, как прежде жили, мы.
Здесь бойко действуют кипучие умы:
Прославлен Мухортов отыскиваньем торфа;
Из Вены выгнали барона Мейендорфа;
Милютина проект ту пользу произвел,
Что в дождь еще никто пролеток не нашел;
Языкова процесс отменно разыгрался:
Он без копейки был — без денежки остался;
Европе доказал известный Соллогуб,
Что стал он больше подл, хоть и не меньше глуп;
А Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой,
Вконец оподлился — конечно, не ошибкой…
И Арапетов сам — сей штатский генерал,
Пред кем ты так смешно и странно трепетал, —
Стихами едкими недавно пораженный,
Стоит, как тучный вол, обухом потрясенный,
И с прежней дерзостью над крутизной чела
Уж не вздымается тюльпан его хохла!
