Когда маму забрали под Первое мая,
тут же вскоре сославши в казахские степи,
мы с братишкой, поехать к ней в ссылку желая,
в детприемнике жили, как многие дети.
Юрке — десять, мне было почти что пятнадцать,
с мамой мы не могли и представить разлуку
и просились к ней,
и потому так пристрастно
две недели разглядывали нас, как в лупу.
Были там ребятишки от года и старше,
все такие домашние теплые крохи,
а по ним убивались их матери страшно,
осужденные женщины, жертвы эпохи.
Мы, девчонки, малышек чужих одевали
и кормили из ложечки нежно, как кукол…
Позже матери их отыскали едва ли,
если вышли из тюрем и стали аукать.
Из детдома, наверно, их брали охотно,
тех фарфоровых, ангельских, сладких детишек…
Под чужими фамилиями бесповоротно
затерялись… Как мать ни аукай — не слышат.
