Благородному борцу Петру Федоровичу Николаеву
 Вдали от блеска дня, вдали от шума,
 Я жил не год, не два, а сотни лет
 Тюремщик злой всегда молчал угрюмо,
 Он мне твердил одно лишь слово — «Нет».
 И я забыл, что в мире дышит свет,
 И я забыл, что значат звуки смеха,
 Я ждал чего-то ждал — хоть новых бед.
 И мне одна была дана утеха: —
 Крича, будить в тюрьме грохочущее эхо.
 В уме вставали мысли прежних дней,
 И гасли вновь, как беглые зарницы,
 Как проблески блуждающих огней,
 Как буквы строк сжигаемой страницы
 И вместо них тянулись вереницы
 Насмешливых кроваво-смутных снов;
 Как хищные прожорливые птицы,
 Как полчища уродливых врагов,
 Неслись они ко мне на звон моих оков.
 И все же в этой черной тьме изгнанья
 Зажегся блеск, зажегся, наконец;
 Кипучие и жгучие страданья
 Взлелеяли сверкающий венец,
 И первый луч смеялся, как гонец
 Моей весны, душистого рассвета;
 Со вздохом я приветствовал конец
 Ночной тоски в пустыне без ответа,
 И видел взгляд любви, и слышал гул привета.
 И вот я вновь живу среди людей,
 Под Солнцем ослепительно-лучистым.
 И вижу я детей, моих детей,
 Внимаю в полдень птичкам голосистым,
 Роптанью трав, струям кристально-чистым. —
 Но я опять вернулся бы в тюрьму,
 К уступам скал, безжизненным и мглистым,
 Когда бы знал, что, выбрав скорбь и тьму,
 Я с чьей-нибудь души тяжелый грех сниму!
Константин Бальмонт — Последняя мысль Прометея: Стих
> 

