О забытом трубадуре, что ушел в иной предел,
 Было сказано, что стройно он слагал слова и пел
 И не только пел он песни, но умел их записать,
 В знаки, в строки, и в намеки жемчуг чувства нанизать.
 Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
 Эти звоны, перезвоны двух сердец, попавших в плен.
 Я их вижу, знаю, слышу, боль и счастье их делю,
 Наши струны вечно-юны, раз поют они. «Люблю».
 Мертвый замок, долгий вечер, мост подъятый, рвы с водой,
 Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
 Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет рабов,
 Только льется серебристый ручеек напевных слов.
 О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль зовет.
 Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви — как сладкий мед.
 Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.
 Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших ресниц.
 Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
 Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах средь темных стен.
 Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?
 О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»!
Константин Бальмонт — Ben escrivia motz et sons (О забытом трубадуре, что ушел в иной предел): Стих
> 

