Смешон ты мне, мой друг, рассказами своими:
Ты суетами весь вскружен еще людскими
И думаешь меня с собою тож кружить?
Я б и тебя от них желал освободить,
Не только самому еще им быть причастну.
Нет, полно глупостям людским мне быть подвластну,
Хочу и для себя на свете я пожить.
Кружися ты, а я хочу в покое быть.
Несносно мне смотреть на суеты все стало.
Мне скуку уж и то несносную нагнало,
Как я подумаю, кружившись в куче той,
Что ум теряет свой, гоняясь за мечтой.
Ведь то одно уже и скучно и несносно
И чести самыя, по правде, так поносно,
Когда на глупость ту поближе посмотреть,
Ведь должно со стыда, как говорят, сгореть.
Возьми лишь ты одни о праздниках поклоны,
От коих никакой отбыть нет обороны,
И прямо посмотри, что делают в те дни.
Ведь дурости тогда увидишь ты одни.
Встав до заутрени ты в праздник, уберися
И так, как бешеный, ты по городу мчися.
Карета хоть в щепы, хоть лошади падут
Иль самого тебя, взбесившись, разобьют.
Глаза с бессонницы вид кажут пьяной рожи
Иль на подбитые на всех на вас похожи.
Там, смотришь, колесо долой на всем скаку,
Там — оси пополам, карета на боку.
Постромки тут трещат, завертки тамо рвутся,
Кареты взапуски с каретами несутся,
А промеж них, глядишь, еще и сани вмиг,
Откуда ни взялись, вперед туда же шмыг.
Иной на бегуне последний рубль проскачет,
Хоть дома с голоду его хозяйка плачет.
При бережи своих уставленных кудрей
Тот без щеки, другой без носу, без ушей.
Шум, свист по городу и вопли раздаются
И вдоль и поперек по улицам несутся.
«Ступай, ступай, скоряй!» — повсюду слышен звук,
И топот лошадей, и лишь каретный стук.
Вся сила конская в пары уж исчезает
И город облаком, как мраком, покрывает.
И всё на тот конец, поклон чтоб развезти,
Как будто чтоб себя тем от беды спасти.
Скачи от барина ты одного к другому,
А поглядишь, так ты скакал лишь по-пустому:
Боярин к барину другому ускакал,
И ты его уже, к несчастью, не застал.
К несчастью подлинно: назавтре он косится
И ищет, чтоб к тебе по делу прицепиться.
Спасение твое — покорность лишь пред ним.
Нет, благодарен я советам всем твоим.
Не выманишь меня в неволю ты из воли.
И не хочу своей переменить я доли.
Блаженнейшая жизнь в свободе состоит,
И всех тот больше, кто никем не повелит.
Я со двора иду тогда, когда мне нравно,
И то туда, где мне приятно и забавно,
А не стоять, как раб, пред барином каким,
Который раб опять пред барином другим.
Ну что? Чему ты рад? — Тут смеху нет нимало.
Я правду говорю — тебе смешно лишь стало.
А мне так, право, нет, и всякий скажет то ж,
Кто на глупца своим рассудком не похож.
Скажите, отчего то идолослуженье
Давно презренное у нас обыкновенье?
Когда бы знали вы, как думают о том
Бояра знатные, зря в праздник ваш содом,
И каково они о всех тех рассуждают,
Поклоны отдают и кои принимают, —
Престали б больше вы поклонов развозить,
Чтоб низкого об вас бы мнения не быть.
Дивлюсь, что вас они на двор еще пускают,
Уж скучны вы им всем, хоть вас и принимают.
К поклонам низка страсть лишь в маленьких чинах
И в низких мыслию и разумом душах.
А мне порукой кто, чтобы мне над собою
Их повелительми не видети толпою?
Куды я с головой своей поспел тогда?
Ведь скажешь подлинно, что встань, ни ляг — беда.
Без всякия вины виновником ты будешь,
Коль к командиру быть ты в праздник позабудешь,
А чтоб опасности избавиться мне сей,
Живу я для себя и для моих друзей.
Вот шутку лишь тебе я рассказал едину,
А истинну тебе открыть ли мне причину,
Зачем не хочется мне более служить?
Но нет, причин мне всех не переговорить.
