Мы возвращаемся с поля. Ветер
 гремит перевернутыми колоколами ведер,
 коверкает голые прутья ветел,
 бросает землю на валуны.
 Лошади бьются среди оглобель
 черными корзинами вздутых ребер,
 обращают оскаленный профиль
 к ржавому зубью бороны.
Ветер сучит замерзший щавель,
 пучит платки и косынки, шарит
 в льняных подолах старух, превращает
 их в тряпичные кочаны.
 Харкая, кашляя, глядя долу,
 словно ножницами по подолу,
 бабы стригут сапогами к дому,
 рвутся на свои топчаны.
В складках мелькают резинки ножниц.
 Зрачки слезятся виденьем рожиц,
 гонимых ветром в глаза колхозниц,
 как ливень гонит подобья лиц
 в голые стекла. Под боронами
 борозды разбегаются пред валунами.
 Ветер расшвыривает над волнами
 рыхлого поля кулигу птиц.
Эти виденья — последний признак
 внутренней жизни, которой близок
 всякий возникший снаружи призрак,
 если его не спугнет вконец
 благовест ступицы, лязг тележный,
 вниз головой в колее колесной
 перевернувшийся мир телесный,
 реющий в тучах живой скворец.
Небо темней; не глаза, но грабли
 первыми видят сырые кровли,
 вырисовывающиеся на гребне
 холма — вернее, бугра вдали.
 Три версты еще будет с лишним.
 Дождь панует в просторе нищем,
 и липнут к кирзовым голенищам
 бурые комья родной земли.


 (6 оценок, среднее: 4,67 из 5)
 (6 оценок, среднее: 4,67 из 5)
Глубоко