А здесь жил Мельц. Душа, как говорят…
 Все было с ним до армии в порядке.
 Но, сняв противоатомный наряд,
 он обнаружил, что потеют пятки.
 Он тут же перевел себя в разряд
 больных, неприкасаемых. И взгляд
 его померк. Он вписывал в тетрадки
 свои за препаратом препарат.
 Тетрадки громоздились.
 В темноте
 он бешено метался по аптекам.
 Лекарства находились, но не те.
 Он льстил и переплачивал по чекам,
 глотал и тут же слушал в животе.
 Отчаивался. В этой суете
 он был, казалось, прежним человеком.
 И наконец он подошел к черте
 последней, как мне думалось.
 Но тут
 плюгавая соседка по квартире,
 по виду настоящий лилипут,
 взяла его за главный атрибут,
 еще реальный в сумеречном мире.
 Он всунул свою голову в хомут,
 и вот, не зная в собственном сортире
 спокойствия, он подал в институт.
 Нет, он не ожил. Кто-то за него
 науку грыз. И не преобразился.
 Он просто погрузился в естество
 и выволок того, кто мне грозился
 заняться плазмой, с криком ‘каково!?’
 Но вскоре, в довершение всего,
 он крепко и надолго заразился.
 И кончилось минутное родство
 с мальчишкой. Может, к лучшему.
 Он вновь
 болтается по клиникам без толка.
 Когда сестра выкачивает кровь
 из вены, он приходит ненадолго
 в себя — того, что с пятками. И бровь
 он морщит, словно колется иголка,
 способный только вымолвить, что ‘волка
 питают ноги’, услыхав: ‘Любовь’.
Иосиф Бродский — А здесь жил Мельц: Стих
> 

