Благополучнее мы будем,
 Коль не дерзнем в стремленье волн,
 Ни в вихрь, робея, не принудим
 Близ берега держать наш челн.
 Завиден тот лишь состояньем,
 Кто среднею стезей идет,
 Ни благ не восхищен мечтаньем,
 Ни тьмой не ужасаем бед;
 Умерен в хижине, чертоге,
 Равен в покое и тревоге.
 Собрать не алчет миллионов.
 Не скалится на жирный стол;
 Не требует ничьих поклонов
 И не лощит ничей сам пол;
 Не вьется в душу к царску другу,
 Не ловит таинств и не льстит;
 Готов на труд и на услугу
 И добродетель токмо чтит.
 Хотя и царь его ласкает,
 Он носа вверх не поднимает.
 Он видит, что и дубы мшисты
 Кряхтят, падут с вершины гор,
 Перун дробит бугры кремнисты
 И пожигает влажный бор.
 Он видит, с белыми горами
 Вверх скачут с шумом корабли;
 Ревут, и черными волнами
 Внутрь погребаются земли;
 Он видит — и, судьбе послушен,
 В пременах света равнодушен.
 Он видит — и, душой мужаясь,
 В несчастии надежды полн;
 Под счастьем же, не утомляясь,
 В беспечный не вдается сон;
 Себя и ближнего покоя,
 Чтит бога, веру и царей;
 Царств метафизикой не строя,
 Смеется, зря на пузырей,
 Летящих флотом к небу с грузом,
 И вольным быть не мнит французом.
 Он ведает: доколе страсти
 Волнуются в людских сердцах,
 Нет вольности, нет равной части
 Царю в венце, рабу в цепях;
 Несет свое всяк в свете бремя,
 Других всяк жертва и тиран,
 Течет в свое природа стремя;
 А сей закон коль ввек ей дан,
 Коль ввек мы под страстьми стенаем, —
 Каких же дней златых желаем?
 Всяк долгу раб. — Я не мечтаю
 На воздухе о городах;
 Всем счастливых путей желаю
 К фортуне по льду на коньках.
 Пускай Язон с Колхиды древней
 Златое сбрил себе руно,
 Крез завладел чужой деревней,
 Марс откуп взял, — мне все равно,
 Я не завидлив на богатство
 И царских сумм на святотатство.
 Когда судьба качает в люльке,
 Благословляю часть мою;
 Нет дел — играю на бирюльке,
 Средь муз с Горацием пою.
 Но если б царь где доброй, редкой
 Велел мне грамотки писать,
 Я б душу не вертел рулеткой,
 А стал бы пнем — и стал читать
 Равно о людях, о болванах,
 О добродетелях в карманах.
 А ежели б когда и скушно
 Меня изволил он принять,
 Любя его, я равнодушно
 И горесть стал бы ощущать,
 И шел к нему опять со вздором
 Суда и милости просить.
 Равно когда б и светлым взором
 Со мной он вздумал пошутить
 И у меня просить прощенья, —
 Не заплясал бы с восхищенья.
 Но с рассужденьем удивлялся
 Великодушию его,
 Не вдруг на похвалы пускался;
 А в жаре сердца моего
 Воспел его бы без притворства
 И в сказочке сказал подчас:
 «Ты громок браньми — для потомства,.
 Ты мил щедротами — для нас,
 Но славы и любви содетель
 Тебе твоя лишь добродетель».
 Смотри и всяк, хотя б чрез шашни
 Фортуны стал кто впереди,
 Не сплошь спускай златых змей с башни
 И, глядя в небо, не пади;
 Держися лучше середины
 И ближнему добро твори;
 Назавтра крепостей с судьбины
 Бессильны сами взять цари.
 Есть время, — сей, оно превратно;
 Прошедше не придет обратно.
 Хоть чья душа честна, любезна,
 Хоть бескорыстен кто, умен, —
 Но коль умеренность полезна
 И тем, кто славою пленен!
 Умей быть без обиды скромен,
 Осанист, тверд, но не гордец;
 Решим без скорости, спокоен,
 Без хитрости ловец сердец;
 Вздув в ясном паруса лазуре,
 Умей их не сронить и в бурс.
Гавриил Державин — На умеренность: Стих
> 

