Мы на аэродроме в Копенгагене
 сидели
 и на пиво налегали.
 Там было всё изящно,
 комфортабельно
 и до изнеможенья элегантно.
 И вдруг он появился —
 тот старик
 в простой зелёной куртке с капюшоном,
 с лицом,
 солёным ветром обожжённым.
 Верней, не появился,
 а возник.
 Он шёл,
 толпу туристов бороздя,
 как будто только-только от штурвала,
 и, как морская пена,
 борода
 его лицо,
 белея,
 окаймляла.
 С решимостью угрюмою,
 победною
 он шёл,
 рождая крупную волну
 сквозь старину, что под модерн подделана,
 сквозь всяческий модерн под старину.
 И, распахнув рубахи грубый ворот,
 он, отвергая вермут и перно,
 спросил у стойки рюмку русской водки,
 а соду он отвел рукою:
 «NO».
 С дублеными руками в шрамах,
 ссадинах,
 в ботинках, издававших тяжкий стук,
 в штанах,
 неописуемо засаленных,
 он элегантней был,
 чем все вокруг.
 Земля под ним, казалось, прогибалась —
 так он шагал увесисто по ней.
 И кто-то наш сказал мне, улыбаясь:
 «Смотри-ка,
 прямо как Хемингуэй!»
 Он шёл,
 в коротком жесте каждом выраженный,
 тяжелою походкой рыбака,
 весь из скалы гранитной грубо вырубленный,
 шёл,
 как идут
 сквозь пули,
 сквозь века.
 Он шёл,
 пригнувшись, будто бы в траншее
 шёл,
 раздвигая стулья и людей.
 Он так похож был на Хемингуэя…
 А после я узнал,
 что это был Хемингуэй.
Евгений Евтушенко — Встреча в Копенгагене: Стих
> 

