По улице,
красиво убранной,
ведя душевный разговор,
мы с другом шли Москвою утренней.
На восемь был назначен сбор.
Могли мы только умилиться,
как, не роняя лишних фраз,
ответработники милиции
с непроницаемыми лицами
не пропускали дальше нас.
И полчаса прошло, не менее,
пока в их честные умы
мы не вдолбили убеждение,
что рядом наше учреждение,
что в нем мы чуть ли не с рождения,
что мы в действительности мы.
Мы только улыбались этому,
и в обрастающей гурьбе
мы по асфальту шли нагретому,
спеша на сборный пункт к себе.
Там смех звенел разноголосо
над теми, кто пришел в пальто.
«Кто понесет вот этот лозунг?»
«А ну
высокий самый кто?»
Пошли!
И вот в знаменном трепете
колонна наша поплыла,
потом с другой,
большою встретилась,
потом в огромную вошла.
Движенье раздвигала музыка,
и в круг, немного погодя,
плясать
выпархивала
вузовка,
плечами зябко поводя.
Все так и радовало сердце —
и то, что наш министр пешком,
и то, что на отца уселся
мальчишка с алым петушком.
Бежали,
шли шагами крупными,
и вдруг нам встретился в пути
бас деловитый чей-то в рупоре
на Красной площади почти.
Он,
этот бас,
в унылом рвенье
вещал колоннам с высоты:
«Спокойней!
Выше оформленье!
Цветов не видно!
Где цветы?!»
Ну разве можно так,
ну что вы!
Нет, не пустяк,
не все равно!
Ведь если нету чувства слова,
то просто чувство быть должно.
И столькое
мы, к сожаленью,
лишаем сами красоты
вот этим.
«Выше оформленье!
Цветов не видно!
Где цветы?!»
