Лоснится черный верх фиакра.
Парижский дождь туманно-сиз,
и, как озябшая фиалка,
гризетка жмется под карниз.
Трещат и гнутся дерева.
Он едет. Ждут его в салоне.
Он приготовился. Сегодня
он станет Жоржем Дюруа.
Он знает все: как снять цилиндр,
и как в цилиндр перчатки кинуть,
и в зеркале себя окинуть,
и в зал, где музыка царит.
И весь, как слух и осязанье,
среди колонн и севрских ваз
от госпожи Вальтер к Сюзанне
скользнуть, как лезвие, сквозь вальс.
То влево двигаясь, то вправо,
то тех, то этих женщин зля,
он все рассчитывает здраво.
Он понимает: все не зря.
Не зря он с этими и с теми.
Не зря нахально и легко
он держит, как цветок за стебель,
бокал с искрящимся «Клико»…
Не зря с мерцающей розеткой
он элегантный, как виконт.
во время позднего разъезда
над чьей-то шляпкой держит зонт.
Но вот он дома — среди книг,
чернил, бумаг… Пора за дело!
Играть виконта надоело.
Теперь он трезв, как зеленщик.
Дрова в камине пламя лижет,
а за окном ни лиц, ни крыш.
Еще как будто нет Парижа.
Написан будет им Париж!
Стреляют мокрые дрова.
Он пишет свой роман,
и странно
висит на стуле Мопассана
одежда Жоржа Дюруа…
