В тенистом Тринидаде,
кубинском городке,
чуть пальмы трепетали
на лёгком ветерке.
Печально и прилежно,
невысказанно мудр,
тянул свою тележку
философ улиц мул.
А в комнатёнке тесной,
приятственно сопя,
брил парикмахер местный
бесплатно сам себя.
В церквушке было тихо.
Дымилась полумгла,
и в колоколе птица
гнездо себе вила.
Но в этом воцаренье
тишайшей тишины
звучало «Венсеремос»
с облупленной стены.
И, выйдя из подвала
на яркий-яркий свет,
мулатка вышивала
гагаринский портрет.
И, направляя руку,
величественно строг,
учил писать старушку
мальчишка-педагог.
Средь переулков пёстрых
я незаметен был.
Из чашечки с напёрсток
я чёрный кофе пил.
И вдруг — волос колечки,
коленки в синяках.
Девчонка на крылечке
с ребёнком на руках.
Её меньшой братишка,
до удивленья мал,
забывшийся, притихший,
с конфетою дремал.
Девчонка улыбалась
всем существом своим,
девчонка нагибалась,
как будто мать, над ним.
Тихонько целовала
братишку своего,
«Интернационалом»
баюкая его.
Быть может, я ошибся?!
Совсем другой мотив?!
Я подойти решился,
покой их не смутив.
Да, это он, конечно,
лишь был чуть-чуть другим —
задумчивым и нежным —
тот мужественный гимн.
О Куба моя, Куба!
На улицах твоих
девчонкам не до кукол,
мальчишкам не до игр.
Ты делаешь, что хочешь,
что хочешь, ты поёшь.
Ты строишь и грохочешь
и на врагов плюёшь!
У них силёнок мало!
Ведь на земле твоей
«Интернационалом»
баюкают детей!
