Нервные,
деловитые,
накрывши стол кое-как,
две дикторши телевидения
сидели
и пили коньяк.
Коньяк был плохой,
тираспольский
хуже куда уж быть!
Но пили они,
будьте ласковы,
геологам так бы пить.
Лица у них размильонены.
В сплетнях они растрезвонены,
так что порою в ярости
от собственной популярности.
Идешь ты с работы,
Валечка.
Прижата к губам твоим варежка,
и знаешь, что там, на Сретенке,
окошко твое не светится.
Мертвенно там и холосто,
и как на улице холодно.
А кто-то,
узнав ошарашенно, —
с бумажечкой и карандашиком.
Ты вроде счастливей, Анечка.
Ты любишь мужа и мальчика.
Но вот ты бредешь,
усталая,
какая-то старая-старая.
Сумка руку оттягивает
Рыба в ней еще вздрагивает
Сумка опять перекладывается,
а кто-то узнал,
переглядывается.
Но вот —
кавалеры вытурены,
и все сигареты выкурены,
и только лимон солененький,
и только поэт зелененький,
пока еще не размильоненный,
но жаждущий этого так,
что дикторши с горькой иронией
ему наливают коньяк.
