Это в переулке били женщину трое,
От грубой любви и скверной жизни некрасивую, как сова.
Один всё норовил в горло, в горло ногою,
И кашлял плохие привокзальные слова.
А мимо шёл настройщик роялей,
Робкий, как ландыш, обитатель земли,
С глазами, которые негодовали и боялись,
С руками, что чесались, но бить не могли.
Ночами он плакал в холодной постели,
Беспомощный рот ядовито косил
И руки царапал, которые хотели
Настроить весь мир, но не имели сил.
Он шёл и увидел взъярённых уродов,
Тело под ними, растерзанный мех,
Лицо – как бывает у женщины при родах,
И женские пальцы, жующие снег.
Он видел: ногою ударили. Палкой,
Услышал стон и сиплую «…мать!».
И до таких слёз стало женщину жалко,
Что сердце велело ему заорать.
«Мерзавцы!» — крикнул он им, холодея.
И ещё: «Опомнитесь! Я не дам!
Вскормившую вас вы бьёте, злодеи,
Вы бьёте – детей родившую вам!»
Тут сволочи женщину на руки взяли,
Снег с неё счистили, и унесли.
А всё потому, что они увидали
Милиционера, идущего вдали.
А настройщик подумал: так вот она сила
Неотразимого слова-огня,
Которая совесть в сердцах воскресила.
И эта сила – в груди у меня.
Не зря я мечтал о таинственном даре,
Не зря я копил эту ярость и пыл…
Он снял свою шапку и оземь ударил,
И с этого дня головы не покрыл.
И бросил он всё, что имел дорогого,
Пошёл по дорогам и по городам,
Чтоб людям нести своё честное слово,
Чтоб звать и грозить, и приказывать нам.
Но больше ни разу никто не послушал
Пламенных слов истребителя зла,
И уж били настройщика – «в бога» и «в душу…», —
Чтоб он не лазил в чужие дела.
А он был пронизан негнущейся верой –
Пожизненной страстью великих вояк,
Пока на одной полустанции серой
Не выдохнул душу за други своя.
У грязной стены, на открытом морозе,
Под крупною надписью: «КИПЯТОК» —
Он умер, чудак, в неудобной позе,
Рук не разжав и не вытянув ног.
Последнюю рюмку вина в этом доме
Я за него поднимаю от имени всех.
За памятник настройщику.
Но не там, где он помер,
А там, где он шапку бросил на снег.
