Ты смотришь вдаль чуть увлажненным взглядом,
 Держа бокал, сверкающий вином.
 Мы тридцать лет с тобою всюду рядом,
 И ничего нам большего не надо,
 Чем быть, и думать, и шагать вдвоем.
О сколько в мире самых разных жен?!
 Как, впрочем, и мужей, добавим честно!
 Ах, если б было с юности известно:
 Как звать «ЕЕ»? И кто тот самый «ОН»?!
Ты помнишь: в тех уже далеких днях,
 Где ветры злы и каждому за тридцать,
 Мы встретились, как две усталых птицы,
 Израненные в драмах и боях.
Досталось нам с тобою, что скрывать,
 И бурного и трудного немало:
 То ты меня в невзгодах выручала,
 То я тебя кидался защищать.
Твердят, что в людях добрые черты
 Распространенней гаденьких и скверных.
 Возможно, так. Да только зло, наверно,
 Стократ активней всякой доброты.
Мы верили, мы спорили, мечтали,
 Мы светлое творили, как могли.
 А недруги ревнивые не спали,
 А недруги завистливо терзали
 И козни всевозможные плели.
За что ж они так зло мутили воду?
 Злил мой успех и каждый шумный зал.
 Хор критиков взрывался и стенал,
 А ты несла стихи сквозь все невзгоды,
 И голос твой нигде не задрожал.
— Ты с ней! Все с ней, — шипели фарисеи,
 — Смени артистку, не дразни собак!
 Есть сто актрис и лучше и моднее, —
 А я шутил: — Ну, коли вам виднее,
 То лопайте их сами, коли так! —
Откуда в мире столько злых людей?
 Вопрос, наверно, чисто риторический.
 К примеру, зависть, говоря практически,
 Порой в сердцах острее всех страстей.
И все же сколько благодатных дней
 Стучалось в сердце радостной жар-птицей
 В потоках писем и словах друзей,
 Стучалось все упрямей и сильней,
 И до сих пор стучалось и стучится!
И разве счастье ярко не сияло
 В восторгах сквозь года и города?!
 Ты вспомни переполненные залы,
 И всех оваций грозные обвалы,
 И нас на сцене: рядом, как всегда!
В сердцах везде для нас, как по награде,
 Всходило по горячему ростку.
 Ты помнишь, что творилось в Ленинграде?
 А в Киеве? А в Минске? А в Баку?
Порой за два квартала до дверей
 Билетик лишний спрашивала публика.
 Ты вспомни: всюду, каждая республика
 Встречала нас как близких и друзей!
И если все цветы, что столько лет
 Вручали нам восторженные руки,
 Собрать в один, то вышел бы букет,
 И хвастовства тут абсолютно нет,
 Наверно, от Москвы и до Калуги!
Горит над Истрой розовый закат,
 Хмелеют ветки в соловьином звоне…
 Давай-ка, Галя, сядем на балконе
 Вдохнуть цветочно-хвойный аромат…
Про соловьев давно уже, увы,
 Не пишут. Мол, банально и несложно.
 А вот поют под боком у Москвы,
 От звезд до околдованной травы,
 И ничего тут сделать невозможно!
Летят, взвиваясь, трели над рекой,
 Они прекрасны, как цветы и дети.
 Так сядь поближе, и давай с тобой
 Припомним все хорошее на свете…
В душе твоей вся доброта вселенной.
 Вот хочешь, я начну тебя хвалить
 И качества такие приводить,
 Какие ну — хоть в рамку и на стену!
Во-первых, ты сердечная жена,
 А во-вторых, артистка настоящая,
 Хозяйка, в-третьих, самая блестящая,
 Такая, что из тысячи одна.
Постой! И я не все еще сказал,
 В-четвертых, ты, как пчелка-хлопотунья,
 А в-пятых, ты ужасная ворчунья
 И самый грозный в доме генерал!
Смеешься? Верно. Я это шучу,
 Шучу насчет ворчушки-генерала.
 А в остальном же не шучу нимало,
 Все правильно. Лукавить не хочу.
Но не гордись. Я зря не восхваляю.
 Тут есть одно таинственное «но»:
 Я свой престиж тем самым подымаю,
 Ведь я же превосходно понимаю,
 Что все это мое давным-давно.
Закат, неся еще полдневный жар,
 Сполз прямо к речке, медленный и влажный,
 И вдруг, нырнув, с шипеньем поднял пар,
 А может быть, туман, густой и влажный…
Не знаю я, какой отмерен срок
 До тех краев, где песнь не раздается,
 Но за спиною множество дорог
 И трудных, и сияющих, как солнце.
И наши дни не тлеют, а горят.
 Когда ж мигнет нам вечер глазом синим,
 То пусть же будет и у нас закат
 Таким же золотым и соловьиным.
Но мы не на последнем рубеже,
 И повоюем, и послужим людям.
 Долой глаголы «было» и «уже»,
 Да здравствуют слова: «еще» и «будем»!
И нынче я все то, чем дорожу,
 Дарю тебе в строках стихотворений.
 И, словно рыцарь, на одном колене
 Свой скромный труд тебе приподношу!
И в сердце столько радужного света,
 Что впору никогда не умирать!
 Ну что ты плачешь глупая, ведь это,
 Наверно, счастьем надо называть…


