Несите бремя белых,
 И лучших сыновей
 На тяжкий труд пошлите
 За тридевять морей —
 На службу к покоренным
 Угрюмым племенам,
 На службу к полудетям,
 А может быть, чертям.
 Киплинг.
Люблю рассказы о Бразилии,
 Гонконге, Индии, Гвинее…
 Иль север мой мне все постылее,
 Иль всех других во мне живее
 Тот предок, гимназист из Вырицы,
 Из Таганрога, из Самары,
 Который млеет перед вывеской
 «Колониальные товары».
Я видел это все, по-моему, —
 Блеск неба, взгляд аборигена, —
 Хоть знал по Клавеллу, по Моэму,
 По репродукциям Гогена —
 Во всем палящем безобразии,
 Неотразимом и жестоком,
 Да, может быть, по Средней Азии,
 Где был однажды ненароком.
Дикарка носит юбку длинную
 И прячет нож в цветные складки.
 Полковник пьет настойку хинную,
 Пылая в желтой лихорадке.
 У юной леди брошь украдена,
 Собакам недостало мяса —
 На краже пойман повар-гадина
 И умоляет: «Масса, масса!»
Чиновник дремлет после ужина
 И бредит девкой из Рангуна,
 А между тем вода разбужена
 И плеском полнится лагуна.
 Миссионер — лицо оплывшее, —
 С утра цивильно приодетый,
 Спешит на судно вновь прибывшее
 За прошлогоднею газетой.
Ему ль не знать, на зуб не пробовать,
 Не ужасаться в долгих думах,
 Как тщетна всяческая проповедь
 Пред ликом идолов угрюмых?
 Ему ль не помнить взгляда карего
 Служанки злой, дикарки юной,
 В котором будущее зарево
 Уже затлело над лагуной?
…Скажи, откуда это знание?
 Тоска ль по праздничным широтам,
 Которым старая Британия
 Была насильственным оплотом?
 О нет, душа не этим ранена,
 Но помнит о таком же взгляде,
 Которым мерил англичанина
 Туземец, нападая сзади.
О, как я помню злобу черную,
 Глухую, древнюю насмешку,
 Притворство рабье, страсть покорную
 С тоской по мщенью вперемешку!
 Забыть ли мне твое презрение,
 Прислуга, женщина, иуда,
 Твое туземное, подземное?
 Не лгу себе: оно — оттуда.
Лишь старый Булль в своей наивности,
 Добропорядочной не в меру,
 Мечтал привить туземной живности
 Мораль и истинную веру.
 Моя душа иное видела —
 Хватило ей попытки зряшной,
 Чтоб чуять в черном лике идола
 Самой природы лик незрячий.
Вот мир как есть: неистребимая
 Насмешка островного рая,
 Глубинная, вольнолюбивая,
 Тупая, хищная, живая:
 Триумф земли, лиан плетение,
 Зеленый сок, трава под ветром —
 И влажный, душный запах тления
 Над этим буйством пышноцветным.
…Они уйдут, поняв со временем,
 Что толку нет в труде упорном —
 Уйдут, надломленные бременем
 Последних белых в мире черном.
 Соблазны блуда и слияния
 Смешны для гордой их армады.
 С ухмылкой глянут изваяния
 На их последние парады.
И джунгли отвоюют наново
 Тебя, крокетная площадка.
 Придет черед давно желанного,
 Благословенного упадка —
 Каких узлов ни перевязывай,
 Какую ни мости дорогу,
 Каких законов ни указывай
 Туземцу, женщине и Богу.
1998

