Не в финале — в разгаре, посередине,
 острый гребень времени оседлав,
 весь свободный, словно рыбак на льдине,
 я плыву в темноту. Темнота тепла.
 Темнота убаюкивает и плещет
 песню старую, тихую, без затей:
 раздари все альбомы, цветные вещи —
 ни к чему они в темноте.
 Темноте всё равно, что внутри ты розов,
 нежен, ласков, красив, как осенний Крым.
 В темноте только текст и вот эта поза:
 мол, смотрите дети, поэт открыт,
 что-то тихим голосом говорит нам,
 ждёт, когда этот ужас
 кончится.
 Я пинком вышибаю подпорки ритма
 и с улыбкой смотрю, как текст
 корчится.
Он уже не выглядит стройным,
 но пока
 даже так
 красивый,
 как встревоженный рой осиный.
 Поэтому я начинаю
 лупить его
 что есть силы.
 Пачкать рифмой в случайных местах —
 назовите теперь его
 белым.
 Ломать — ни один сустав
 не останется целым,
 ни одно ребро
 во впалой его груди.
 Черта с два этот стих свободный.
 Я теперь ему господин.
Я, испортивший представление,
 разбивший для вас свой текст,
 может быть, последний,
 даже не думающий вытаскивать
 впившиеся буквы
 из ладоней, ступней и коленей.
 Я, созвучие добывающий в горле,
 негромкое, жалкое, но живое.
 Я стою и говорю лично с тобой,
 да,
 мы перешли на «ты»,
 нас осталось двое.
И всё, чего я правда хочу —
 чтобы ты забыл,
 как вдыхать.
 Только это имеет значение,
 если речь идёт о стихах.
 Ты либо слышишь их,
 либо не слышишь их.
 Остальное — формальности.
 Для критиков
 и глухих.


 (1 оценок, среднее: 4,00 из 5)
 (1 оценок, среднее: 4,00 из 5)