Сколько можно, старик, умиляться острожной
 балалаечной нотой с железнодорожной?
 Нагловатая трусость в глазах татарвы.
 Многократно все это еще мне приснится:
 колокольчики чая, лицо проводницы,
 недоверчивое к обращенью на «вы».
Прячет туфли под полку седой подполковник
 да супруге подмигивает: уголовник!
 для чего выпускают их из конуры?
 Не дослушаю шепота, выползу в тамбур.
 На леса и поля надвигается траур.
 Серебром в небесах расцветают миры.
Сколько жизней пропало с Москвы до Урала.
 Не успею заметить в грязи самосвала,
 залюбуюсь красавицей у фонаря
 полустанка. Вдали полыхнут леспромхозы.
 И подступят к гортани банальные слезы,
 в утешение новую рифму даря.
Это осень и слякоть, и хочется плакать,
 но уже без желания в теплую мякоть
 одеяла уткнуться, без «стукнуться лбом».
 А идти и идти никуда ниоткуда,
 ожидая то смеха, то гнева, то чуда.
 Ну, а как? Ты не мальчик! Да я не о том —
спит штабной подполковник на новой шинели.
 Прихватить, что ли, туфли его в самом деле?
 Да в ларек за поллитру толкнуть. Да пойти
 и пойти по дороге своей темно-синей
 под звездaми серебряными, по России,
 документ о прописке сжимая в горсти.


 (3 оценок, среднее: 4,00 из 5)
 (3 оценок, среднее: 4,00 из 5)