Рябины пламенные грозди,
 и ветра голубого вой,
 и небо в золотой коросте
 над неприкрытой головой.
 И ничего —
 ни зла, ни грусти.
 Я в мире темном и пустом,
 лишь хрустнут под ногою грузди,
 чуть-чуть прикрытые листом.
 Здесь всё рассудку незнакомо,
 здесь делай всё — хоть не дыши,
 здесь ни завета,
 ни закона,
 ни заповеди,
 ни души.
 Сюда как бы всего к истоку,
 здесь пухлым елкам нет числа.
 Как много их…
 Но тут же сбоку
 еще одна произросла,
 еще младенец двухнедельный,
 он по колено в землю врыт,
 уже с иголочки,
 нательной
 зеленой шубкою покрыт.
 Так и течет, шумя плечами,
 пошатываясь,
 ну, живи,
 расти, не думая ночами
 о гибели и о любви,
 что где-то смерть,
 кого-то гонят,
 что слезы льются в тишине
 и кто-то на воде не тонет
 и не сгорает на огне.
 Живи —
 и не горюй,
 не сетуй,
 а я подумаю в пути:
 быть может, легче жизни этой
 мне, дорогая, не найти.
 А я пророс огнем и злобой,
 посыпан пеплом и золой, —
 широколобый,
 низколобый,
 набитый песней и хулой.
 Ходил на праздник я престольный,
 гармонь надев через плечо,
 с такою песней непристойной,
 что богу было горячо.
 Меня ни разу не встречали
 заботой друга и жены —
 так без тоски и без печали
 уйду из этой тишины.
 Уйду из этой жизни прошлой,
 веселой злобы не тая, —
 и в землю втоптана подошвой —
 как елка — молодость моя.
Борис Корнилов — Елка: Стих
> 

